Откуда в России возникла великая наука?
Влияние этих ассоциаций может быть прослежено до 1920-х годов, все они так или иначе были материалистическими и 
— Похоже на вечный русский спор между сторонниками больших перемен и сторонками малых дел.
— Наука — это не малое дело. Научный путь, по-моему, исторически более мощный, потому что актуальная политика в историческом масштабе мало что решает, а вот все наши основные цивилизационные преобразования связаны так или иначе с научной деятельностью. Но политика также имеет значение, и если все же говорить о том, что актуально, что сейчас больше всего беспокоит российское научное сообщество, то это перспектива изоляции. Изолированной науки не бывает. Своеобразная бывает, а вот изолированная — нет. Если сейчас что-то и существует универсальное в мире, то это все-таки не религии (ни одна из них давно не претендует на всемирную роль), а именно научный горизонт человеческого развития.
— Есть ли ощущение, что сейчас можно сделать какие-то экстренные вещи, для того чтобы смягчить удар санкций, не допустить изоляции российской науки?
— Мы в эпицентре событий, конечный результат которых пока не вполне ясен. В любом случае российское научное сообщество не должно само закрываться. Но многое зависит
не от нас, и здесь мы видим противоречивые сигналы: где-то взаимодействие с российскими учеными уже под запретом, другие ученые и научные издательства, напротив, заявляют,
что происходящее не должно влиять на коммуникацию с учеными из России. Впрочем, определенные эпизоды такого рода были и ранее: например, немецких ученых поисключали из ряда международных научных ассоциаций после 1918 года, ничего хорошего из этого не вышло. Откуда берется великая наука
— Вернемся к истории. Откуда в России все же взялась к концу девятнадцатого — началу двадцатого века великая наука?
— Мы уже упоминали университетскую реформу 1863 года. Здесь надо бы погрузиться в некоторые детали, так как именно эта реформа сыграла, на мой взгляд, наиболее значительную роль в истории русской науки. Конечно, дело не только в ней, но и в том, что лучшие русские студенты постоянно отправлялись на учебу прежде всего в Германию. Однако именно эту реформу впервые сопровождала содержательная дискуссия о том, каким должен быть университет — такого не было, разумеется, ни при Ломоносове и Шувалове, ни при Александре Первом,когда также прошла реформа всей образовательной системы. Основной залог успеха, мне кажется, состоял в том, что впервые рефлексивно попытались построить университет по самому передовому образцу — немецкому. Известная проблема русского общества — бездумное копирование. Но это не была такая уж подражательная реформа, потому что многие на собственном опыте знали, как устроен немецкий университет, более того, первоклассные ученые специально углублялись в этот вопрос.
Например, русских студентов в Германии с 1862 года на протяжении нескольких лет курировал наш великий хирург Николай Пирогов, размышления которого над устройством немецкого университета необычайно проницательны. Мы, кстати, не были единственными, кто пытался скопировать эту модель, — это делали и американцы, и французские ученые, о чем Сергей Козлов не так давно выпустил книгу «Имплантация. Очерки генеалогии историко-филологического знания во Франции».
Поэтому, чтобы ответить на поставленный вопрос, надо немного углубиться в специфику этой самой немецкой модели, которая до настоящего времени существует и называется «исследовательский университет». Это довольно сложная конструкция, родившаяся в глубоком пласте рефлексии немецких ученых и философов о том, каким должен быть университет, но я отмечу только несколько моментов. Есть одна работа, которая тезисно резюмирует некоторые основные положения новой модели университета, — это записка Вильгельма фон Гумбольдта, в качестве министра просвещения курировавшего учреждение университета в Берлине в 1810 году, она называется «О внешней и внутренней организации высших научных заведений в Берлине». Во многом она не оригинальна и опирается, в частности, на идеи Фридриха Шлейермахера, но удобна в силу лапидарности своих формулировок. Наиболее фундаментальный момент в новой модели университета заключается, на мой взгляд, в новой идее науки как таковой, радикально противопоставленной как античной, так и христианской средневековой научной традиции, а также, в значительной мере, философской идее науки, господствовавшей в эпоху
Гумбольдт
Просвещения. Цитируя Гумбольдта, в новых научных учреждениях «все основывается на том, чтобы соблюдать следующий принцип: считать науку тем, что еще до конца не обретено и никогда обретено быть не может, а также неустанно находиться в поиске ее как таковой». Этот тезис радикально изменяет научный горизонт, который теперь рассматривается как постоянно открытый, а всякая претензия на окончательный и абсолютный характер научного знания упраздняется. Если немного подумать, то будет ясно, что именно этот принцип был заново открыт и утвержден в современной стандартной модели теории науки Карла Поппера.
Если знание претендует на окончательность или не может быть опровергнуто, то это не научное знание. Научное знание, напротив, то, которое может и будет в конечном счете опровергнуто. Однако провозгласить принцип — это одно дело, а организационно его реализовать — другое.
Тут сразу можно заметить, что один и тот же принцип может быть реализован разными организационными и управленческими способами, чем, собственно, и отличаются разные современные национальные традиции.
В классической немецкой модели университета логика выстраивания механизма реализации этого принципа примерно такова. Если наука — это постоянный поиск научной истины, то, следовательно, в новом университете должны работать исследователи, а не просто преподаватели и педагоги, поэтому он и «исследовательский университет».
Беседовал Виталий Лейбин Кто делает науку в эпохи перемен
Институциональная история современных университетов и науки показывает, что исторические кризисы могут
стимулировать их развитие Журнад Эксперт № 21 23–29 МАЯ 2022 № 21 (1253) стр. 54-59
Союз "Сибирский Центр медиации"