13-летних детей - к смерти в тюрьме..

Я представляю права детей. Многие из моих клиентов очень молоды. США — единственная страна в мире, которая приговаривает 13-летних детей к смерти в тюрьме. У нас есть пожизненное заключение без досрочного освобождения. Для детей. Мы с этим боремся. Единственная страна в мире.

Я представляю права приговорённых к смертной казни. Очень интересен подход к вопросу смертной казни. Нас учили думать, что настоящий вопрос в том, заслуживают ли люди смертной казни за их преступления. Это очень деликатный вопрос. Но есть и другая сторона медали, заключающаяся в нашей индивидуальности. Здесь вопрос не в том, заслуживают ли люди смертной казни за их преступления, а в том, заслуживаем ли мы право убивать? Подумайте, это потрясает.

Смертная казнь в Америке подвержена ошибкам.
На каждых 9 казнённых, мы находим одного невинного, который был оправдан и освобождён от смертной казни. Ужасающий процент ошибки: один из девяти — невиновен. Это потрясает. В авиации мы запрещаем летать, если на каждые 9 взлетевших самолётов один терпит крушение. Но мы как-то огораживаем себя от этой проблемы. Это не наша проблема. Это не наша забота. Это не наша битва.

Я много говорю об этих проблемах. Я говорю о расе и о праве на убийство. Что интересно, когда я преподаю историю афроамериканцев своим студентам, я рассказываю о рабстве. Я рассказываю о терроризме, эпохе, начавшейся после Реконструкции и продолжавшейся до Второй мировой войны. Нам мало об этом известно. Но для афроамериканцев этой страны, это была эпоха террора. Во многих районах люди боялись быть линчёванными. Они боялись быть взорванными. Террор формировал их жизнь. Пожилые люди подходят ко мне сейчас и говорят: «Мистер Стивенсон, вы выступаете публично, скажите людям, что мы сталкиваемся с терроризмом не в первый раз, не после 11 сентября». Они просят: «Скажите им — мы с этим выросли». За эпохой террора, конечно, последовала сегрегация и десятки лет расового неравенства и апартеида.

И всё же в этой стране есть тенденция не говорить о наших проблемах. Мы не любим говорить о нашей истории. И именно поэтому у нас нет понимания, что значит делать то, что мы делали исторически. Мы постоянно натыкаемся друг на друга. Мы постоянно создаём трения и конфликты. Нам сложно говорить о расе. Думаю, причина этому — наше нежелание решиться признать правду и пойти на примирение. В Южной Африке люди поняли, что невозможно победить апартеид без признания правды и примирения. В Руанде даже после геноцида была эта решимость, а в этой стране мы на это не пошли.

Я читал лекции в Германии о смертной казни. Было потрясающе, когда одна ученица поднялась после выступления и сказала: «Чрезвычайно грустно слышать то, о чём вы говорите». Она сказала: «В Германии нет смертной казни. Конечно, у нас не может быть смертной казни». В комнате повисла тишина, и эта женщина сказала: «Это просто невозможно с нашей-то историей, чтобы мы когда-либо ввязались в систематическое убийство людей. Для нас невообразимо сознательно и намеренно планировать казнь людей». Я об этом подумал. Каково было бы жить в мире, где Германия казнила людей, преимущественно евреев? Я бы этого не вынес. Это невообразимо.

И всё же в этой стране, в штатах Старого Юга, мы казним людей — здесь в 11 раз более вероятно получить высшую меру, если жертва — белый человек, нежели если жертва — чернокожий. Эта вероятность в 22 раза больше — если обвиняемый чернокожий, а жертва белый человек — в тех самых штатах, где захоронены тела линчёванных людей. И всё же, мы устраняемся.
Я думаю, наша идентичность под угрозой. На самом деле, когда нас не волнуют тяжёлые вещи, позитивные и чудесные вещи тем не менее страдают. Мы любим инновации. Мы любим технологии. Мы любим творчество. Мы любим развлечения. Но, в конце концов, эти вещи затмеваются страданием, эксплуатацией, упадком, маргинализацией. Для меня стало необходимым интегрировать обе стороны. Потому что в итоге мы говорим о нужде быть более надеющимися, решительными, посвящёнными базовым сложностям жизни в сложном мире. Для меня это значит тратить время, думая и говоря о бедных, обездоленных, о тех, кто никогда не попадёт на TED. Надо думать о них таким образом, который интегрирован в наши жизни.

В конце концов, мы вынуждены поверить вещам, которых мы не видели. Мы верим. Как бы рациональны и привержены интеллекту мы ни были. Инновации, творчество, развитие, они приходят не только из идей в умах. Они приходят из идей в умах, которые питаются убеждением в сердцах. Я верю, что эта связь сердца и ума, вынуждает нас обращать внимание не только на яркие и красивые вещи, но и на тёмные, сложные вещи. Вацлав Гавел, великий чешский лидер, говорил об этом: «Когда в Восточной Европе мы были подавлены, мы хотели много всего, но более всего нам была нужна надежда, направление духа, готовность иногда быть в безнадёжных местах и свидетельствовать».

Я верю, что это направление духа находится в центре того, в чём даже сообщество TED должно принимать участие. Вокруг технологии и дизайна нет изолирующей пустоты, которая позволит нам быть людьми, не обращая внимания на страдания, бедность, исключённость, нечестность, несправедливость. Хочу предупредить вас, что эта индентичность намного сложнее индивидуальности, которая не обращает на это внимания. Вы это поймёте.
Мне посчастливилось, будучи молодым юристом, встретить Розу Паркс. Мисс Паркс иногда приезжала в Монтгомери и встречалась с двумя близкими подругами, пожилыми женщинами: Джонни Карр, организатором автобусного протеста Монтгомери — изумительная афроамериканская женщина — и Вирджинией Дурр, белой женщиной, чей муж, Клиффорд Дурр, представлял интересы доктора Кинга. Эти женщины встречались и просто говорили.

Иногда мисс Карр звала меня и говорила: «Брайан, мисс Паркс приезжает в город. Мы собираемся поговорить. Хочешь прийти и послушать?» И я отвечал: «Конечно, мэм, я хочу». А она: «Что ж, что ты будешь делать, когда придёшь?» Я отвечал: «Я буду слушать». Я приходил, и я просто слушал. Это так сильно заряжало и вдохновляло.

Однажды я был там, слушая этих женщин, и после пары часов мисс Паркс повернулась ко мне и спросила: «Брайан, давай, расскажи мне, что такое „Движение за равноправие“. Расскажи, что ты пытаешься делать». И я начал выкладывать: «Мы пытаемся бросить вызов несправедливости. Мы пытаемся помочь ошибочно осуждённым людям. Мы пытаемся бороться с предубеждением и дискриминацией в уголовной судебной системе. Мы пытаемся отменить пожизненные сроки заключения для детей. Мы пытаемся сделать что-то с высшей мерой наказания. Мы пытаемся уменьшить количество заключённых. Мы пытаемся положить конец массовым „посадкам“».

Я выговорил ей свою речь, и когда закончил, она посмотрела на меня и сказала: «М-м-м…, это отнимет у тебя много, много, много сил». (Смех) А затем мисс Карр наклонилась, поднесла палец к моему лицу и сказала: «Вот почему тебе надо быть очень, очень, очень смелым».